Было бы проще, свести соцреализм к тирании генсека, но реально рождение нового стиля отвечало потребностям большинства. Стиль первых лет революции, стиль радикального авангарда, стиль интеллектуалов большинству простой публики казался заумью и скоро перестал соответствовать развитию общества. Изыски Эль Лисицкого, эгофутуризм Ларионова, супрематизм Малевича был адресованы элите. Кроме того, радикалы решительно отрицали быт, проклинали тягу к достатку как культ социального конформизма. «Долой кошелек вещи», восклицал тот же Малевич. Миллионам крестьян, которые пришли в город именно за достатком и стали пролетариатом, миллионам рабфаковцам, комсомольцам, красноармейцам эстетика авангарда была совершенно чужда.
Казалось бы, задаче момента больше подходил реализм в духе передвижников или на худой конец академизм XIX века. Но и эта установка была вскоре отброшена. В конце концов, понятие стиля было сформировано так: жизнь не может изображаться такою, какой она есть, она должна отражаться такой, какой должна быть. Это было как раз то, что надо советской эпохе превращения отсталой страны в мощную индустриальную державу.
Из этой вот энергетической точки и родился феномен соцреализма: культ ВДНХ, сталинские высотки, подземные дворцы московского метро, полотна Герасимова и Пластова, дуга Днепрогэса, «Рабочий и колхозница» Мухиной, музыка Шостаковича и оперы Мурадели, титанические фигуры сталеваров и прочий патетический реализм.
Отныне все государство становилось произведением искусства.
СССР подавался как выставка передового строя, а человек был трофеем этого счастья.
Все прочие художественные направления были отправлены на свалку истории. На свалку был отправлен и соцреализм как только партия потеряла власть и СССР распался. Время реванша авангарда длилось все последние 15 лет. Была решительно переписана вся история искусства ХХ века, упор был сделан на возрождение Малевича и его школы, на лианозовцев и других формалистов. В первые фигуры вышли сначала фигуры соцарта, например, Комар и Меламед, затем пальма первенства перешла к перформансу в духе Кабакова... затем надолго внимание публики было приковано к мастерам эпатажа, где царствует Олег Кулик, способный голым в собачьем ошейнике облаять посетителей выставки.
Новая верхушка критиков сформировала и новую шкалу ценностей, где не было места ни военным полотнам студии Грекова, ни портретам Герасимова.
Эта новая диктатура породила состояние брожения и кризиса.
Многие прежние мастера были отброшены незаслуженно, а кумиры растоптаны.
Музеи попытались выправить перекос и представить равномерно две стороны медали советскую и антисоветскую, например, в новой экспозиции Третьяковки залы социалистического реализма были сокращены и наискосок от Пластова, Дейнеки и Налбандяна встали Кандинский, Кабаков и Целков. И хотя талант лучших представителей авангарда не подлежит сомнению, в великие фигуры вышли, на мой взгляд, только три гения: Казимир Малевич, Василий Кандинский и Владимир Татлин.
Ситуацию кризиса усугубило и то, что, торжествуя на всех этажах культурной власти, современный русский авангард за редким исключением не создал ничего стоящего в плане чистой живописи или скульптуры. По большому счету неважно, что рождается под натиском кисти или резца, «Ночной дозор» Рембрандта или «Герника» Пикассо, «Давид» Микеланджело или «Лежащая фигура» Генри Мура гениальность данных произведений и художников безусловна. Только со стороны кажется, что каждое из них отрицает другое. Противостояния мастеров не могут стать основанием для сравнения их ценности.
